— Вот так, так! — обрадовался Сердюков. — Глянь, голубчик! Я и не думал, что нам так повезет. Вероятно, что тут никого не было или убийца не нашел потерянного. Не помнишь, не барина ли Нелидова перчатка?

— Нет, батюшка, не упомню. Это надо ихнего лакея спрашивать, он господские вещи чистил и чинил.

Сердюков чуть ли не прыгал на месте от удовольствия. А попрыгать не мешало, так как мороз все забирал. Замерзли и носы, и руки, которыми гребли снег, и ноги, за исключением деревянной ступни Филиппа, которой он орудовал, как ломом. Полицейский и его спутник поспешили к оставленному экипажу, заскрипели полозья, лошадь побежала трусцой.

Внешний вид дома Нелидова неприятно поразил следователя. Запустение и тоска царили вокруг, снег чуть ли не до крыши. Правда, кто-то топтался у порога, следы вились узенькой тропиночкой. Пришлось долго колотить в дверь, пока не показался удивленный седой лакей. Сердюков властным голосом приказал доложить барину, что явился следователь полиции из Петербурга. Лакей зашлепал стоптанными туфлями и через некоторое время вернулся за непрошеными гостями, чтобы проводить их к хозяину дома.

Горшечников действительно искренне полагал, что, при определенной доле терпения с его стороны Софья смирится и все наладится. Он каждый день исправно приходил в дом жены и старался не переусердствовать, ждал, пока боль и страх понемногу отпустят женщину. Коллеги в гимназии только дивились на него, экое благородство, говорили одни. Полноте, да это просто трусость, боязнь бороться за себя, за свою честь, спорили вторые. Жадность это — мол, мое, не отдам, даже если и подпорченное, скалились третьи. А Горшечников вздыхал, поднимал глаза к небу и вторил: «Бог терпел и нам велел!»

Софья с трудом приходила в себя после пережитого страха и отчаяния. В ней по-прежнему жила любовь к Нелидову. Но там же, в этой же душе, поселился животный ужас. Точно она думала о разных людях. Одного боготворила, другого до смерти боялась. Разум подсказывал ей, что может быть только один выход, только один избранник. Но этот же разум упорно не желал понять, кто же Нелидов. Жертва мистического рока или изощренный убийца? А то и попросту больной маньяк, возомнивший себя Синей Бородой. Неужели Рандлевский прав? Если так, то надо поскорее все забыть, закрыть глаза и уши. Залить ледяной водой пожар души и замереть. Закрыться в своем доме, закутаться в свой кокон и сидеть так до скончания века. А для такой жизни Горшечников вполне подходит.

Горшечников являлся, супруги обедали или пили чай. Угрюмая Матрена теперь уже всегда ставила два прибора, не дожидаясь приказаний барыни, знала, явится, богоугодный! Но лучше уж этот юродивый, нежели страшный зверь, который куколку ненаглядную чуть на тот свет не отправил! Негодник, злодей, чтоб ему гореть в аду вечным пламенем! Покарай его Господь! А Филиппушка-то как отличился. Каков молодец! Не зря, не зря она с ним всю жизнь прожила и ни разу не пожалела! Калека? Все бы были такими калеками! Царство Божие на земле тогда бы наступило! Но что диво дивное, так это кот. Это понятно, что Филиппу примерещилось, что кот его позвал, однако уже не впервой он барышню-то выручает! Словно живет в нем не звериный, а человеческий дух, словно он все понимает! Вот странно! А она, бедняжечка, котика своего с рук не спускает, все ласкает, треплет, в кровать с собой берет. Ясное дело, все, что осталось от любви, от мечтаний!

Зебадию на сей раз не забыли в Грушевке, наоборот, на коленях хозяйки корзинка стояла. И дома в Энске он не слезал с ее колен. Где Софья, там и он. Точно собака, ходил за ней по пятам, терся об ноги, мурчал и ласкался. А она плакала и гладила его непрестанно. Целовала нежно и прижимала к лицу и груди. Горшечников поначалу не обратил на это внимания. Но вскорости вдруг понял, что этот пушистый зверь отнимает у него, Горшечникова, причитающуюся ему ласку и внимание. Жена не видит никого, кроме своего кота, на которого переносит любовь и тоску по ненавистному сопернику. И неожиданно для себя Горшечников вдруг взревновал кота. Да с такой яростью, какой в себе совершенно не предполагал. Он с трудом удерживался, чтобы не пнуть его в присутствии хозяйки. И уж если они случайно встречались в темном коридоре, то не мог отказать себе в этом маленьком удовольствии, испытывая при этом сладострастную мстительную радость. Зебадия отвечал ему полной взаимностью. При виде врага шерсть его вставала дыбом. Он изгибал спину, прижимал уши и шипел, норовя непременно задеть ненавистника лапой с острыми когтями. И ему это удавалось. Он осуществлял свою месть, исподтишка хватая соперника зубами или когтями. Так Горшечников обзавелся глубокими царапинами на руках и даже ногах, так как кот иногда бросался на него прямо с пола и повисал на коленях, точно на дереве, впившись в кожу и продирая насквозь штаны. Горшечников кричал на кота, гнал его, но Софья оставалась безучастной к этой борьбе, изначально принимая сторону любимца.

Нет, так дело не пойдет, думал про себя Горшечников. Или я — или кот. Но помилуйте, это даже смешно! Мне, образованному человеку, тягаться с какой-то дикой избалованной животиной, безмозглой и бессловесной тварью! Неужто из-за него, паршивца, я лишусь жены? Не бывать этому, не бывать!

Вот так, вместо того чтобы бороться с подлинным соперником, Горшечников предпочел тягаться с его памятью в образе Зебадии. Ведь надо же было все же с кем-то побороться в подобной ситуации, чтобы совсем не выглядеть слабаком хоть в собственных глазах! Мерзкое животное — самый достойный объект для того, чтобы выместить все обиды и унижения, которые он пережил по воле его хозяйки. Она заставила Горшечникова отчаянно страдать, так пусть же пострадает и сама! Правда, она и так сама не своя, все слезы точит и глядит уныло. Ничего, страданиями душа очищается! Глядишь, не будет как прежде его язвить, колоть словом или взглядом, ослабеет, обмякнет, устанет от борьбы и переживаний и упадет в его руки. И уж тогда навсегда, навсегда останется в его власти!

Такие планы лелеял Мелентий, но виду не подавал, сносил все выходки Зебадии. Между тем, уже несколько раз он подходил к лавкам на базаре и выглядывал мальчишек, которые там бывали в услужении. Высматривал какого-нибудь победнее, да погрязнее, да чтоб не местный, а из деревни на заработки. Наконец усмотрел одного, быстрого, со злым, голодным, но сметливым взглядом. То что нужно!

— Поди-ка сюда, малец! — Горшечников поманил пальцем мальчика лет двенадцати-тринадцати.

В драном тулупчике, с торчащим мехом, шапка на одно ухо, шмыгая носом и утираясь локтем, тот боязливо подошел.

— Звали, барин?

— Денежку заработать хочешь?

— А кто же не хочет? Смешной барин! — пацаненок ощерился. Вместо переднего зуба у него красовалась дыра, видать, выбили в драке.

— Иди со мной, да рот на замке держи, — и Горшечников зашагал к дому Софьи.

Там у забора он указал украдкой пальцем на своего врага, который, ничего не подозревая, мирно жмурился на крылечке.

— Мешок только покрепче найди, ну а дальше… сам знаешь, — и он сунул в грязную руку рубль.